Неточные совпадения
Я проворно соскочил, хочу поднять его, дергаю за повод — напрасно: едва слышный стон вырвался сквозь стиснутые его зубы; через несколько минут он издох; я остался
в степи один, потеряв последнюю
надежду; попробовал
идти пешком — ноги мои подкосились; изнуренный тревогами дня и бессонницей, я упал на мокрую траву и как ребенок заплакал.
Оба сидели рядом, грустные и убитые, как бы после бури выброшенные на пустой берег одни. Он смотрел на Соню и чувствовал, как много на нем было ее любви, и странно, ему стало вдруг тяжело и больно, что его так любят. Да, это было странное и ужасное ощущение!
Идя к Соне, он чувствовал, что
в ней вся его
надежда и весь исход; он думал сложить хоть часть своих мук, и вдруг теперь, когда все сердце ее обратилось к нему, он вдруг почувствовал и сознал, что он стал беспримерно несчастнее, чем был прежде.
Ночь была холодно-влажная, черная; огни фонарей горели лениво и печально, как бы потеряв
надежду преодолеть густоту липкой тьмы. Климу было тягостно и ни о чем не думалось. Но вдруг снова мелькнула и оживила его мысль о том, что между Варавкой, Томилиным и Маргаритой чувствуется что-то сродное, все они поучают, предупреждают, пугают, и как будто за храбростью их слов скрывается боязнь. Пред чем, пред кем? Не пред ним ли, человеком, который одиноко и безбоязненно
идет в ночной тьме?
«С холодной душой
идут, из любопытства», — думал он, пренебрежительно из-под очков посматривая на разнолицых, топтавшихся на месте людей. Сам он, как всегда, чувствовал себя
в толпе совершенно особенным, чужим человеком и убеждал себя, что
идет тоже из любопытства; убеждал потому, что у него явилась смутная
надежда: а вдруг произойдет нечто необыкновенное?
Барон вел процесс, то есть заставлял какого-то чиновника писать бумаги, читал их сквозь лорнетку, подписывал и
посылал того же чиновника с ними
в присутственные места, а сам связями своими
в свете давал этому процессу удовлетворительный ход. Он подавал
надежду на скорое и счастливое окончание. Это прекратило злые толки, и барона привыкли видеть
в доме, как родственника.
— Наутро, — продолжала Софья со вздохом, — я ждала, пока позовут меня к maman, но меня долго не звали. Наконец за мной пришла ma tante,
Надежда Васильевна, и сухо сказала, чтобы я
шла к maman. У меня сердце сильно билось, и я сначала даже не разглядела, что было и кто был у maman
в комнате. Там было темно, портьеры и шторы спущены, maman казалась утомлена; подло нее сидели тетушка, mon oncle, prince Serge, и папа…
— Для страсти не нужно годов, кузина: она может зародиться
в одно мгновение. Но я и не уверяю вас
в страсти, — уныло прибавил он, — а что я взволнован теперь — так я не лгу. Не говорю опять, что я умру с отчаяния, что это вопрос моей жизни — нет; вы мне ничего не дали, и нечего вам отнять у меня, кроме
надежд, которые я сам возбудил
в себе… Это ощущение: оно, конечно, скоро пройдет, я знаю. Впечатление, за недостатком пищи, не упрочилось — и
слава Богу!
Вера не
шла, боролась — и незаметно мало-помалу перешла сама
в активную роль: воротить и его на дорогу уже испытанного добра и правды, увлечь, сначала
в правду любви, человеческого, а не животного счастья, а там и дальше,
в глубину ее веры, ее
надежд!..
— У вас какая-то сочиненная и придуманная любовь… как
в романах… с
надеждой на бесконечность… словом — бессрочная! Но честно ли то, что вы требуете от меня, Вера? Положим, я бы не назначал любви срока, скача и играя, как Викентьев, подал бы вам руку «навсегда»: чего же хотите вы еще? Чтоб «Бог благословил союз», говорите вы, то есть чтоб
пойти в церковь — да против убеждения — дать публично исполнить над собой обряд… А я не верю ему и терпеть не могу попов: логично ли, честно ли я поступлю!..
— Oui! [Да! (фр.)] — сказал он со свистом. — Тушин, однако, не потерял
надежду, сказал, что на другой день,
в рожденье Марфеньки, приедет узнать ее последнее слово, и
пошел опять с обрыва через рощу, а она проводила его… Кажется, на другой день
надежды его подогрелись, а мои исчезли навсегда.
Он
пошел на минуту к себе. Там нашел он письма из Петербурга, между ними одно от Аянова, своего приятеля и партнера
Надежды Васильевны и Анны Васильевны Пахотиных,
в ответ на несколько своих писем к нему,
в которых просил известий о Софье Беловодовой, а потом забыл.
Знал он тоже, что и Катерине Николавне уже известно, что письмо у Версилова и что она этого-то и боится, думая, что Версилов тотчас
пойдет с письмом к старому князю; что, возвратясь из-за границы, она уже искала письмо
в Петербурге, была у Андрониковых и теперь продолжает искать, так как все-таки у нее оставалась
надежда, что письмо, может быть, не у Версилова, и,
в заключение, что она и
в Москву ездила единственно с этою же целью и умоляла там Марью Ивановну поискать
в тех бумагах, которые сохранялись у ней.
Но я хотел бы перенести эти желания и
надежды в сердца моих читателей — и — если представится им случай
идти (помните: «
идти», а не «ехать») на корабле
в отдаленные страны — предложить совет: ловить этот случай, не слушая никаких преждевременных страхов и сомнений.
Здесь прилагаю два письма к вам, которые я не
послал из Англии,
в надежде, что со временем успею дополнить их наблюдениями над тем, что видел и слышал
в Англии, и привести все
в систематический порядок, чтобы представить вам удовлетворительный результат двухмесячного пребывания нашего
в Англии.
И вдруг неожиданно суждено было воскресить мечты, расшевелить воспоминания, вспомнить давно забытых мною кругосветных героев. Вдруг и я вслед за ними
иду вокруг света! Я радостно содрогнулся при мысли: я буду
в Китае,
в Индии, переплыву океаны, ступлю ногою на те острова, где гуляет
в первобытной простоте дикарь, посмотрю на эти чудеса — и жизнь моя не будет праздным отражением мелких, надоевших явлений. Я обновился; все мечты и
надежды юности, сама юность воротилась ко мне. Скорей, скорей
в путь!
Подумаешь, что деревья там где-нибудь, подальше,
в долинах: а здесь надо вообразить их очень подальше, без
надежды дойти
иди доехать до них.
Вино у Каннингама, разумеется, было прекрасное; ему привозили из Европы. Вообще же
в продаже
в этих местах, то есть
в Сингапуре, Гонконге и Шанхае, вина никуда не годятся. Херес, мадера и портвейн сильно приправлены алкоголем, заглушающим нежный букет вин Пиренейского полуострова. Да их большею частью возят не оттуда, а с мыса Доброй
Надежды. Шампанское
идет из Америки и просто никуда не годится. Это американское шампанское свирепствует на Сандвичевых островах и вот теперь проникло
в Китай.
Один из новейших путешественников, Бельчер, кажется, первый заметил, что нет причины держаться ближе Америки, особенно когда
идут к мысу Доброй
Надежды или
в Австралию, что это удлиняет только путь, тем более что зюйд-остовый пассат и без того относит суда далеко к Америке и заставляет делать значительный угол.
Когда услышите вой ветра с запада, помните, что это только слабое эхо того зефира, который треплет нас, а задует с востока, от вас,
пошлите мне поклон — дойдет. Но уж пристал к борту бот, на который ссаживают лоцмана. Спешу запечатать письмо. Еще последнее «прости»! Увидимся ли?
В путешествии, или походе, как называют мои товарищи, пока еще самое лучшее для меня —
надежда воротиться.
Не помню, писал ли я вам, что эта шкуна, купленная адмиралом
в Англии, для совместного плавания с нашим фрегатом, должна была соединиться с нами на мысе Доброй
Надежды. Теперь адмирал
посылал ее вперед.
Вы уже знаете, что мы
идем не вокруг Горна, а через мыс Доброй
Надежды, потом через Зондский пролив, оттуда к Филиппинским островам и, наконец,
в Китай и Японию.
Оторвется ли руль:
надежда спастись придает изумительное проворство, и делается фальшивый руль. Оказывается ли сильная пробоина, ее затягивают на первый случай просто парусом — и отверстие «засасывается» холстом и не пропускает воду, а между тем десятки рук изготовляют новые доски, и пробоина заколачивается. Наконец судно отказывается от битвы,
идет ко дну: люди бросаются
в шлюпку и на этой скорлупке достигают ближайшего берега, иногда за тысячу миль.
Все
идет отсюда вон, больше
в Америку, на мыс Доброй
Надежды, по китайским берегам, и оттого не достанешь куска белого сахару.
—
Надежда Васильевна живет теперь
в Узле, уж вторая неделя
пошла. Да.
На мельнице Василий Назарыч прожил целых три дня. Он подробно рассказывал
Надежде Васильевне о своих приисках и новых разведках: дела находились
в самом блестящем положении и
в будущем обещали миллионные барыши.
В свою очередь,
Надежда Васильевна рассказывала подробности своей жизни, где счет
шел на гроши и копейки. Отец и дочь не могли наговориться: полоса времени
в три года, которая разделяла их, послужила еще к большему сближению.
— Как я рада видеть вас… — торопливо говорила
Надежда Васильевна, пока Привалов раздевался
в передней. — Максим уж несколько раз спрашивал о вас… Мы пока остановились у доктора. Думали прожить несколько дней, а теперь уж
идет вторая неделя. Вот сюда, Сергей Александрыч.
Привалов плохо слушал Марью Степановну. Ему хотелось оглянуться на
Надежду Васильевну, которая
шла теперь рядом с Васильем Назарычем. Девушка поразила Привалова, поразила не красотой, а чем-то особенным, чего не было
в других.
Наконец девушка решилась объясниться с отцом. Она надела простенькое коричневое платье и
пошла в кабинет к отцу. По дороге ее встретила Верочка.
Надежда Васильевна молча поцеловала сестру и прошла на половину отца; у нее захватило дыхание, когда она взялась за ручку двери.
Надежда Васильевна попалась Верочке
в темном коридорчике; она
шла в свою комнату с разогнутой книгой
в руках.
Привалов действительно приехал
в Гарчики после процесса Виктора Васильича и вместе с известием об его оправдании привез переданную ему Веревкиным новость о намерении последнего «
пойти в семена». О предложении Веревкина Привалов пока рассказал только одной
Надежде Васильевне, которая уже сама рассказала все Нагибину.
Надежда Васильевна, не слушая болтовни Луки, торопливо
шла уже
в переднюю, где и встретилась лицом к лицу с самим Данилой Семенычем, который, очевидно, уже успел пропустить с приезда и теперь улыбался широчайшей, довольной улыбкой, причем его калмыцкие глаза совсем исчезали, превращаясь
в узкие щели.
Бал расстроился, и публика цветной, молчаливой волной поплыла к выходу. Привалов побрел
в числе других, отыскивая
Надежду Васильевну. На лестнице он догнал Половодову, которая
шла одна, подобрав одной рукой трен своего платья.
У него уже была своя пара лошадей и кучер Пантелеймон
в бархатной жилетке. Светила луна. Было тихо, тепло, но тепло по-осеннему.
В предместье, около боен, выли собаки. Старцев оставил лошадей на краю города,
в одном из переулков, а сам
пошел на кладбище пешком. «У всякого свои странности, — думал он. — Котик тоже странная, и — кто знает? — быть может, она не шутит, придет», — и он отдался этой слабой, пустой
надежде, и она опьянила его.
И важно, пыхтя от негодования и амбиции, прошел
в дверь. Человек был с характером: он еще после всего происшедшего не терял
надежды, что пани
пойдет за ним, — до того ценил себя. Митя прихлопнул за ним дверь.
«Пусть, говорит, ты
шел из гордости, но ведь все же была и
надежда, что уличат Смердякова и сошлют
в каторгу, что Митю оправдают, а тебя осудят лишь нравственно (слышишь, он тут смеялся!), а другие так и похвалят.
Эта Катя — cette charmante personne, [эта очаровательная особа (фр.).] она разбила все мои
надежды: теперь она
пойдет за одним вашим братом
в Сибирь, а другой ваш брат поедет за ней и будет жить
в соседнем городе, и все будут мучить друг друга.
Слова старика сразу согнали с людей апатию. Все оживились, поднялись на ноги. Дождь утратил постоянство и
шел порывами, переходя то
в ливень, то
в изморось. Это вносило уже некоторое разнообразие и давало
надежду на перемену погоды.
В сумерки он начал заметно стихать и вечером прекратился совсем. Мало-помалу небо стало очищаться, кое-где проглянули звезды…
По сторонам высились крутые горы, они обрывались
в долину утесами. Обходить их было нельзя. Это отняло бы у нас много времени и затянуло бы путь лишних дня на четыре, что при ограниченности наших запасов продовольствия было совершенно нежелательно. Мы с Дерсу решили
идти напрямик
в надежде, что за утесами будет открытая долина. Вскоре нам пришлось убедиться
в противном: впереди опять были скалы, и опять пришлось переходить с одного берега на другой.
Обсушившись немного, я
пошел вниз по реке со слабой
надеждой найти фуражку. Течением могло прибить ее где-нибудь около берега. Та к я проходил до самых сумерек, но фуражки не нашел и должен был взамен ее повязать голову платком.
В этом своеобразном уборе я продолжал уже весь дальнейший путь.
Стрелки стали ставить палатки, а я с Дерсу
пошел на охоту
в надежде, не удастся ли где-нибудь подстрелить сохатого. Недалеко от бивака я увидел трех рябчиков. Они ходили по снегу и мало обращали на меня внимания. Я хотел было стрелять, но Дерсу остановил меня.
Я полагал было
пойти в фанзы к удэгейцам, но Дерсу советовал остаться на берегу моря. Во-первых, потому, что здесь легче было найти пропитание, а во-вторых, он не терял
надежды на возвращение Хей-ба-тоу. Если последний жив, он непременно возвратится назад, будет искать нас на берегу моря, и если не найдет, то может пройти мимо. Тогда мы опять останемся ни с чем. С его доводами нельзя было не согласиться.
До сих пор я все еще не терял
надежды сыскать дорогу домой; но тут я окончательно удостоверился
в том, что заблудился совершенно, и, уже нисколько не стараясь узнавать окрестные места, почти совсем потонувшие во мгле,
пошел себе прямо, по звездам — наудалую…
Он хотел
идти назад и искать свою трубку, но я советовал ему подождать,
в надежде, что люди, идущие сзади, найдут его трубку и принесут с собой. Мы простояли 20 минут. Старику, видимо, очень хотелось курить. Наконец он не выдержал, взял ружье и сказал...
Утром 3 ноября мы съели последнюю юколу и
пошли в путь с легкими котомками. Теперь единственная
надежда осталась на охоту. Поэтому было решено, что Дерсу
пойдет вперед, а мы, чтобы не пугать зверя,
пойдем сзади
в 300 шагах от него. Наш путь лежал по неизвестной нам речке, которая, насколько это можно было видеть с перевала, текла на запад.
Подкрепив свои силы едой, мы с Дерсу отправились вперед, а лошади остались сзади. Теперь наша дорога стала подыматься куда-то
в гору. Я думал, что Тютихе протекает здесь по ущелью и потому тропа обходит опасное место. Однако я заметил, что это была не та тропа, по которой мы
шли раньше. Во-первых, на ней не было конных следов, а во-вторых, она
шла вверх по ручью,
в чем я убедился, как только увидел воду. Тогда мы решили повернуть назад и
идти напрямик к реке
в надежде, что где-нибудь пересечем свою дорогу.
На другой день с девяти часов утра полицмейстер был уже налицо
в моей квартире и торопил меня. Пермский жандарм, гораздо более ручной, чем Крутицкий, не скрывая радости, которую ему доставляла
надежда, что он будет 350 верст пьян, работал около коляски. Все было готово; я нечаянно взглянул на улицу —
идет мимо Цеханович, я бросился к окну.
Когда он приехал
в губернский город, все предводители были уже налицо. Губернатор (из военных) принял их сдержанно, но учтиво; изложил непременныенамерения правительства и изъявил
надежду и даже уверенность, что господа предводители поспешат
пойти навстречу этим намерениям. Случай для этого представлялся отличный: через месяц должно состояться губернское собрание, на котором и предоставлено будет господам дворянам высказать одушевляющие их чувства.
И три года тому назад,
в это самое время, все
шло весело, как вдруг,
в самый разгар
надежд, откуда ни возьмись град, и весь хлеб
в одночасье
в грязь превратил.
И для этого решился украсть месяц,
в той
надежде, что старый Чуб ленив и не легок на подъем, к дьяку же от избы не так близко: дорога
шла по-за селом, мимо мельниц, мимо кладбища, огибала овраг.
Идти суровой дорогой борьбы без
надежды на награду
в будущей жизни, без опоры
в высшей силе, без утешения… с гордой уверенностью
в своей правоте…